«Как ни странно, холода нас и спасли» — Андрей РаппопортРекордные морозы стали тяжелым испытанием для российских энергетиков. О планах привлечения дополнительного финансирования со стороны государства и частных инвесторов, которое позволит стране избежать новых энергоаварий, в интервью «Ведомостям» рассказал председатель правления Федеральной сетевой компании Андрей Раппопорт.
— Как вы пережили необычные холода?
— В эти морозы перегрузка трансформаторов мощности на основных подстанциях Москвы доходила до 23% — это запредельные нормы. Но, как ни странно, холода нас и спасли. Здесь есть обратная зависимость: при -30 трансформатор перегревается на 3%. А если бы было -10, то он просто взорвался бы. Холод его остужал.
— Без ограничений потребителей в Москве можно было обойтись?
— Нет. Московский регион уже на 20% перекрыл свою потребность в мощности по сравнению с 1990 г., хотя это был исторический пик электропотребления в стране. «Мосэнергосбыт» заранее составил списки потребителей, которые могут относительно безболезненно пройти ограничения: вещевые рынки, казино, стройки, вспомогательные производства промпредприятий. По статистике, в советские времена такие ограничения исполнялись на 50-60%, а сейчас эта цифра доходила до 95%. Все было настолько горячо! Гидрометцентр хорошо делает прогноз только на два дня, а на четыре — постольку-поскольку. Правительство Москвы реально обсуждало возможное введение выходных на 3-4 дня. Но неожиданно Гидрометцентр ошибся в нашу пользу, поэтому не стали этого делать. Сложности были и у электростанций, потому что ограничения поставок газа в отдельные дни доходили до 50%. Я не хочу обсуждать почему — потому что Украина с Европой больше забирали газа, или потому что все отапливались здесь, или потому что у «Газпрома» были технологические трудности с трубой. Но по факту газа не было. Мы быстро перешли на резервное топливо и начали жечь по 18 000-25 000 т мазута в сутки! Так было и в первую, и во вторую волну холодов, запасы мазута таяли, а цена на него поднялась сразу в 2-4 раза.
— Где, по вашей оценке, самые узкие места?
— У нас очень много узких мест. И по генерации, и по сетям. Мы видим, где возникает дефицит: это Москва, Петербург, Краснодарский край, Тюмень. Ситуацию в Москве я оцениваю как предельно тяжелую. Мы должны до середины 2007 г. потратить не меньше 20 млрд руб. только на затыкание существующих дыр в сетевом хозяйстве.
Бурный рост почему-то оказался для всех неожиданным, хотя мы об этом говорили еще лет пять назад. Именно с этой базовой причины началась реформа отрасли. Просто все настолько устали от наших восклицаний, что почему-то воспринимали наши расчеты как пугалку. Все почему-то думали, что резервы есть и их хватит на всех и навсегда. Главная сложность в том, что даже при наличии денег энергетика крайне инерционна: надо минимум три года ударной работы, чтобы построить электростанцию. Но где и какую? Нам никто не докладывает особо, где новые заводы и жилые микрорайоны будут строить. Сначала строят, а потом за подключением приходят. Местные власти должны нас заранее информировать о своих планах.
— Хватает ли тарифов, чтобы покрыть ваши потребности в инвестициях?
— Нет, конечно. В ФСК осознавали, что не хватает тарифа, еще три года назад. Мы составили перспективный план развития на 10-12 лет, в том числе финансовую модель, которая нам позволяет сейчас привлекать кредиты. Предполагалось, что мы должны привлекать где-то на уровне 30 млрд руб. и иметь задолженность, примерно равную годовой выручке ФСК. Мы эту задачу на сегодняшний день успешно решаем. Но это касается только объектов ФСК. Сейчас мы консолидируем сети, которые раньше принадлежали АО-энерго, и там у нас большая дырка, которую мы еще как финансовую модель не свели.
— Сейчас РАО активно обсуждает новый способ приватизации генерации — через допэмиссию акций. Возможно ли применение этого способа к сетевым активам или это исключительно удел генерации?
— Может быть. Другой вопрос, что у нас по сетям нет окончательного решения. Приход частного инвестора в генерацию разными способами — это была цель реформы. Что касается сетей, это была тема, куда никто не пытался залезть. Есть магистральные сети — это ФСК, а есть еще огромный распределительно-сетевой комплекс. Это вообще другой пласт проблем, и разные чиновники здесь имеют разные взгляды. Про ФСК же в законе четко сказано, что госпакет в ней будет доведен до 75%.
— Но некоторые чиновники считают, что контрольного пакета акций в ФСК государству вполне достаточно.
— В принципе, достаточно 52%, но никто не подвергает сомнению то, что написано в законе. Там просто не написаны сроки, поэтому все успокоились, понимая, что можно не спешить. Но новые реалии показывают, что нужны деньги. Мы сейчас предлагаем государству увеличить долю в ФСК через допэмиссию до 75% не столько для усиления контроля, сколько для получения средств на инвестиции, которые нужны ФСК, — порядка $3 млрд.
— Как это можно сделать?
— Мы предлагаем очень хороший, на мой взгляд, для государства механизм. Мы будем проводить консолидацию акций магистральных сетевых компаний (МСК), которые выделились из АО-энерго и которыми мы сейчас управляем. Когда только управляешь разными юрлицами, нет финансового маневра. Для нас это не очень хорошо: я не могу деньги перебрасывать из одной компании в другую. Допустим, у меня полный порядок в Калуге, но я не могу деньги Калуги потратить на Москву. А мне, к примеру, там не горит, а здесь горит. Но если ФСК консолидирует магистральные сети АО-энерго, то ФСК перестанет быть 100%-ной «дочкой» РАО ЕЭС, и в случае ее пропорционального выделения из РАО доля государства будет ниже контрольной — порядка 30%. Чтобы вернуть контроль, надо будет вносить средства в уставный капитал. Таким образом, у нас получится единая федеральная сетевая компания со всеми сетями на балансе и с деньгами в уставном капитале, которые я могу использовать на инвестиции. Механизм простой и здравый, он сегодня нравится всем.
— Но ведь доля миноритарных акционеров региональных компаний существенно размоется. Они-то не против?
— Акционеры все считать умеют. Есть разница — иметь 10% в какой-то региональной МСК, у которой на балансе всего-то одна линия электропередачи, или иметь одну ликвидную акцию ФСК, которая имеет $10 млрд уставного капитала? Это намного ликвиднее. Я не знаю, кому инвестор продаст свои 10% МСК, но то, что он 0,01% ФСК продаст в любую секунду, — это факт.
— Вы уверены, что ФСК станет «голубой фишкой»?
— Конечно. Если бы у государства было 52%, то мы бы просто были the best. А если у государства будет 75%, то, конечно, это будет не совсем the best, но «голубой фишкой» точно будем, портфельщики будут с удовольствием торговать.
— Есть инвесторы, желающие вкладывать деньги в сети?
— Инвесторов очень много. Многие фонды, которые были акционерами АО-энерго, после их разделения стали акционерами распредкомпаний. Сейчас мы ведем диалог с компанией КЭС Виктора Вексельберга, которая уже является владельцем крупных пакетов акций распредкомпаний в Свердловске, Перми, Коми. Они хотели бы их объединить и сделать одну большую компанию. Есть реальный интерес региональных властей, например, Москвы и Петербурга. Администрации готовы и прямо инвестировать в распредсети, и вносить свои городские сетевые активы, увеличивая собственную долю в этих компаниях. Если будет продекларировано, что такие сети в перспективе будут приватизированы, это сильно увеличит интерес инвесторов. Думаю, в течение 2006-2007 гг. все основные решения по распредкомплексу будут приняты.
— В РАО вы курируете зарубежные активы. Почему именно вы ими занимаетесь?
— А почему вы не спрашиваете, почему я занимаюсь сетями? Я в РАО работаю уже почти девять лет. Когда я пришел, то именно к сетям не имел никакого отношения. Зарубежные активы и экспорт-импорт — это единственное, чем я занимался. А когда началась реформа и мы между собой распределяли, кто за что будет отвечать, Валентин Завадников, в то время зампред правления, а теперь сенатор, неожиданно предложил: «А пусть Раппопорт занимается еще и сетями, покурирует департамент электросетей». Я возмутился: «Какое я отношение к сетям имею?» Но всем понравилось. Я не придал тогда этому значения, подумаешь, еще один департамент поконтролировать. Это был 1999 год, и это было совершенно случайное решение междусобойчика. Я просто покурировать сети взял. Покурировал называется! А экспорт так и остался за мной.
— Какую долю в бизнесе энергохолдинга занимает экспорт?
— Смешную, процента три в консолидированной выручке. И чем дальше, тем она меньше становится. Наши внутренние цены на оптовом рынке повышаются, и мы становимся неконкурентными для сколь-либо масштабного экспорта электроэнергии, да и прибыль снижается. У нас был большой «праздник» после дефолта: наша внутренняя цена была где-то в районе 0,5 цента. А сейчас цена покупки энергии в целях экспорта — 2,5 цента. Я сегодня, имея такую цену, почти неконкурентен, потому что себестоимость собственной генерации, например, в Белоруссии в районе 2,1-2,2 цента.
— И что же теперь?
— Начиная с 2002 г. мы занимаемся импортом. Я с удовольствием импортирую энергию с нашей электростанции в Казахстане. В прошлом году, до оранжевой революции, мы импортировали с Украины. Всю жизнь с советских времен все на Украину гнали, а я начал там покупать — и не потому, что у нас дефицит, а потому, что стало выгодно. Потом «Интер РАО» развивалось, мы теперь даже контролируем другие рынки. Мы торгуем электроэнергией за границей, не заходя в Россию. Это достаточно перспективная деятельность. Покупать мощности за рубежом мы стали в том числе и потому, чтобы закрепиться на новых рынках, продавать излишки в соседние страны. Вот мы в Армении купили мощности и торгуем в Грузии. Мы из Литвы законтрактовали весь экспорт на три года вперед и продаем теперь в Калининград, Латвию, Белоруссию.
— А для чего нужно было покупать зарубежные активы?
— Да чтобы деньги зарабатывать.
— Каким образом?
— Сейчас банки оценивают «Интер РАО» под $1 млрд. А вложили мы в ее уставный капитал $1 млн, и то не сразу, а через четыре года ее функционирования. Все покупки мы делали на заемные деньги.
— Сколько всего было потрачено на покупку активов?
— Наличными — под $200 млн.
— А для каких целей вы проводили оценку «Интер РАО»?
— Мы проводили консолидацию активов. У нас сложная структура собственности, очень тяжело было баланс вести — разные страны, разные валюты. Это оценка западного банка для менеджмента, я ей доверяю, но ее нельзя напрямую использовать, к примеру, при продаже «Интер РАО».
— Кому достанутся зарубежные активы после реорганизации РАО?
— Этот вопрос пока не имеет ответа. Дискуссия продолжается, государство должно определиться. Мы договорились в ближайшее время собраться и поговорить об этом с профильными министрами. Думаю, что судьба «Интер РАО» — вопрос и экономический, и отчасти политический. За последние полтора года дискуссии мы прошли абсолютно все крайности — от того, что все будет государственным, до того, что мы просто продадим на рынке и получим за это кэш и построим себе огромную угольную станцию. Мы сто раз уже все обсудили, понимаем все плюсы и минусы любого варианта. А купить у нас есть желающие: и «Газпром», и нефтяники, и иностранцы разные — от сильно западных до не сильно западных.
— Они хотят купить «Интер РАО» целиком или только долю РАО ЕЭС?
— Они хотят именно «Интер РАО», которое считается бизнесом большой капитализации. Все продавать или только наш пакет? Как государство скажет, так и будет. «Росэнергоатом» — полностью государственная компания, а для «Интер РАО» — важнейший стратегический партнер. Без него мы бы никогда не получили в управление Армянскую АЭС, нас не пустили бы на приватизационные конкурсы в Болгарии и Словакии. Главное условие, которое выдвигают все, кто хотел бы купить, — чтобы команда осталась минимум на год-полтора. Ни у кого такого опыта в стране нет, а это специфическая деятельность и очень личностная. Почему я этим занимаюсь? Да потому, что я всех знаю и меня все знают на этих рынках.
— А электроэнергию у «Росэнергоатома» вы покупаете?
— Атомщики неконкурентоспособны. Они инвестиционную составляющую в цену включили. Формально атомная цена должна быть одной из самых дешевых. Но по факту она не такая.
— Как вы оцениваете вероятность продажи «Интер РАО»?
— Оцениваю как высокую.
— В прошлом году РАО ЕЭС выиграло конкурс в Болгарии, предложив за две электростанции около 500 млн евро, хотя конкуренты предлагали намного меньше. Это не завышенная цена?
— Это уже потом стало понятно, что это была почти ошибка. С другой стороны, когда мы подавали заявку, а делали мы это вместе с консультантами из ABN Amro, просчитывались разные варианты. Нам надо было обязательно победить, поэтому мы перестраховывались в цене. Оценка стоимости киловатта шла по аналогичным сделкам в Восточной Европе. Получалось, что мы даем цену даже чуть меньшую, чем Enel дала в Словакии, а мы там проиграли: дали $500 млн, а они — $800 млн. Мы знали, что и Enel идет в Болгарию, другие идут. Хотя у нас с Enel было соглашение, что, кто бы ни победил, другой стал бы его партнером (выкупив 49%), но мы не договаривались по ценам заявок, чтобы не было сговора. Я должен был победить, и мы это сделали. Эта сделка в конечном итоге была бы для нас эффективной. Лет за семь все бы окупилось.
— Почему же тогда РАО отказалось от этой сделки?
— Это было корпоративное решение. Было много нюансов, больше полугода шли переговоры. Майская авария изменила приоритеты компании, а тендер был до аварии. Прекращение переговоров по сделке было нашим совместным с правительством Болгарии решением. Болгария нам по-прежнему интересна, и не факт, что мы туда больше не придем.
— Болгария вновь выставит станции на торги?
— Они еще не приняли решение. Знаю одно: РАО не будет пытаться купить еще раз эти станции.
— А что со сделкой по покупке активов на Украине?
— Это хотя и родина моя, но с бизнесом мне там тяжело. Рассматривать Украину как инвестпроект было бы либо авантюрой, либо глупостью. Бессмысленно входить сейчас. Мы находимся в позиции наблюдения. Мы общаемся, там мои все знакомые, однокашники. Но мы не предпринимаем сегодня ничего, связанного с конкретными инвестициями. У них спорные объекты собственности, у них есть абсолютно реальные процессы реприватизации. И покупать билет на войну я считаю бессмысленным. Источник: Ведомости |
